История, которую мы не знали
Кузнецов Игорь
Возвращение памяти - Слово и дело
В конце XIX века интеллигенция выделилась в нестандартную, юридически не оформленную социальную группу из представителей всех сословий, но главным образом людей свободных процессий и умственного труда, сплоченных идеей освободительного движения. Этой идее поклонялись с энтузиазмом первых христиан, за нее боролись, ради нее готовы были жертвовать собой.
Противодействие правительства, отвергавшего по традиции и компромисс со своими подданными, и необходимые реформы, усиливало притягательность освободительной идеи и усугубляло отчуждение интеллигенции от власти, загоняя в конечном счете одних во внутреннюю эмиграцию, а других — в оппозицию и подполье. Участники непримиримой оппозиции, особенно в нелегальных условиях, меняли кругозор на догматизм, демократические воззрения — на фанатизм, этические нормы — на аморальность: они служили не культуре, а революции и поэтому к интеллигенции уже не принадлежали. Нельзя было причислить у ней соответственно и Ленина, хотя он вырос, по воспоминаниям современников, в интеллигентной семье.
Вождь был все-таки личностью необычной. Он даже ненавидел иначе, чем другие, — не только отдельные представителей рода человеческого, но целые людские пласты, или, как он повторял неустанно, классы.
Первоначально его ненависть проистекала из двух источников: безоговорочной убежденности в своем историческом предназначении (при отсутствии мелкого тщеславия) и ксенофобии самого широкого диапазона. Его болезненная неприязнь, перераставшая эпизодически в удушливую злобу, распространялась на всех, кто обладал какой-нибудь собственностью, на всех, кто сохранял способность к самостоятельному мышлению и не принимал его взглядов, на все социальные группы и партии (за исключением единоверцев, которым он, впрочем, тоже не очень доверял), на целые государства (кроме, пожалуй, Германии) и особенно на родную страну.
С упоением принимая каждое ленинское слово, точно откровение пророка, чекисты транслировали его расчетливую злобу поначалу во все уголки необъятной империи, а потом — и планеты. Вместе с тем, силясь угодить вождю, они без устали запугивали его то угрозой военной интервенции, то злодейскими заговорами эсеров или белоэмигрантов за рубежом и внутри страны, то антисоветскими происками организации американской помощи (“АРА”) то злодейскими заговорами эсеров или белоэмигрантов за рубежом и внутри страны, то антисоветскими происками организации американской помощи (“АРА”) или Всероссийской комиссии помощи голодающим (“Помгол”). Особые опасения почему-то вызывала у большевиков именно эта комиссия, которую Ленин в минуту язвительного раздражения окрестил “Кукишем” или “Прокукишем”, по-своему соединив отдельные слоги фамилий ее ведущих деятелей (С.Н.Прокопович, Е.К.Кускова, Н.М. Кишкин).
Просматривая на досуге “Известия”, вождь обнаружил, что к 5 февраля в Москве зарегистрировано свыше 143 частных издательств. Взволнованный потенциальным разгулом гласности, он поручил управляющему делами Совнаркома Горбунову сугубо конфиденциально выяснить, как организован полицейский надзор за издательской деятельностью.
Вскоре на глаза ему попался сборник статей “Освальд Шпенглер и закат Европы”. Взглянув на фамилии авторов (Н.А.Бердяев, Я.М.Букшпан, Ф.А.Степун, С.Л.Франк). Вождь предписал Горбунову проверить состав издательства, напечатавшего сомнительную книгу, силами и средствами чекистов. Затем он вник в содержание сборника, обозвал его “литературным прикрытием белогвардейской организации” и 5 марта пустил по его следу заместителя председателя ГПУ Уншлихта.
Спустя две недели внимание вождя застряло на духовенстве. Не тратя зря ни минуты, он тут же направил свои знаменитые указания В.М.Молотову: “Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления, <…> Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать”.
Следующий пик его активности наступил 15 мая. Вождь поручил наркому юстиции Д.И.Курскому найти формулировку, ставящую деятельность любых других партий в связь с международной буржуазией, и внести конкретные добавления в уголовный кодекс о замене расстрела в некоторых случаях высылкой за границу, расширенном применении расстрела (или изгнания) и расстреле за недозволенное возвращение из эмиграции…
Не прошло и двух суток, как он потребовал от Курского “открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость, его пределы”. “Суд должен не устранить террор, — вразумлял вождь, — обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально. Ясно, без фальши и прикрас…”
Теперь каждый оппонент казался ему оппозиционером, посягающим на завоеванную им власть. Чувство собственной непогрешимости и непреклонная уверенность в постоянных неприятельских происках толкали его на как бы целесообразные (всякий раз применительно ко вновь открывающимся обстоятельствам) и очень целенаправленные агрессивные действия. Достигнув точки кипения, вождь набросал для ГПУ инструкции “о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции”, и 19 мая отправил свое послание, надписав на конверте: “т. Дзержинскому. Лично, секретно, зашить”.
На Политбюро Ленин предписал возложить цензорские функции, обязав сподвижников в течение 2—3 часов в неделю просматривать всевозможные публикации и составлять отзывы о политической благонадежности их авторов. От ГПУ он потребовал “собрать систематические сведения” о всех профессорах и писателях.
Очередное подтверждение своей прозорливой подозрительности вождь получил 22 мая, когда нарком здравоохранения Семашко донес о “важных и опасных течениях, замеченных на II Всероссийском съезде врачебных секций. По словам наркома, непокорные врачи восхваляли медицину земскую в противовес советской, желали демократии, стремились “стать вне общепрофессионального рабочего движения” и мечтали о собственном печатном органе. Рассвирепевший вождь тут же послал записку Сталину с предложением поручить Дзержинскому и Семашко “выработать план мер”.
Бережно подхватив идею государственного погрома “гнилой интеллигенции” из ослабевших рук обезумевшего вождя, члены Политбюро взялись за дело. Для разминки 26 мая заслушали мнение вождя о “белогвардейской литературе” в изложении Дзержинского. Договорились “обязать членов Политбюро уделять 2—3 часа в неделю на просмотр ряда некоммунистических изданий”. Поручили тройке в составе Н.Л.Мещерякова (начальник Главного управления по делам печати), Я.С.Агранова (особоуполномоченный чекист, надзиравший за искусством) и А.С.Бубнова (заведующий отделом агитации и пропаганды ЦК РКП(б) подготовить план распределения книг среди верховных цензоров.
“Протокол № 10 заседания Политбюро от 8 июня 1922 года.
Присутствовали: члены Политбюро т.т. Каменев, Сталин, Троцкий, Рыков, Зиновьев, кандидаты — т. Калинин; члены ЦК — т.т. Радек, Сокольников, с совещательным голосом — т. Цюрупа.
8. — Об антисоветских группировках среди интеллигенции (Уншлихт).
а) Принять с поправками следующее предложение т. Уншлихта:
В целях обеспечения порядка в в<ысших> у<чебных> заведениях образовать комиссию из представителей Главпрофобра и ГПУ (Яковлева и Уншлихт) и представителя Оргбюро ЦК для разработки мероприятий по вопросам:
а) о фильтрации студентов к началу будущего учебного года;
б) об установлении строгого ограничения приема студентов непролетарского происхождения;
в) об установлении свидетельств политической благонадежности для студентов, не командированных профессиональными и партийными организациями и не освобожденных от взноса платы за право учения.
Созыв комиссии за т. Уншлихтом, срок недельный. 2. Той же комиссии (см. п. 1) выработать правила для собраний и союзов студенчества и профессуры.
Предложить Политотделу Госиздата совместно с ГПУ произвести тщательную проверку всех печатных органов, издаваемых частными обществами, секциями спецов при Профсоюзах и отдельными наркоматами (Наркомзем, Наркомпрос и пр.).
Б) Пункты 3-й и 4-й проекта постановления (см. приложение) принять в основе, внеся следующие поправки: в пункте 3-м “ГПУ” заменить “НКВД”. Конец пункта 3 изменить: “Местные съезды или совещания спецов разрешаются Губисполкомами с предварительным запросом заключения местных органов ГПУ (Губотделов)”.
Для окончательной формулировки п.п. 3 и 4, выработки форм проведения и рассмотрения вопроса о необходимости проведения в законодательном порядке создать комиссию в составе т.т. Курского, Дзержинского и Енукидзе. Созыв комиссии за т. Енукидзе. Срок работы — недельный.
В) Пункт 5-й передать в ту же комиссию с обязательным вызовом Томского или Рудзутака.
Г) Предложить ВЦИК издать постановление о создании особого совещания из представителей НКИД и НКЮ, которому предоставить право в тех случаях, когда имеется возможность не прибегать к более суровому наказанию, заменять его высылкой за границу или в определенные пункты РСФСР.
Д) Для окончательного рассмотрения списка подлежащих высылке верхушек враждебных интеллигентских группировок образовать комиссию в составе т.т. Уншлихта, Курского и Каменева.
Е) Вопрос о закрытии изданий и органов печати, не соответствующих направлению советской политики (журнал Пироговского общества и т.п.), передать в ту же комиссию (см. п. “д”).
Ж) Пункт 8-й проекта постановления отклонить.
9. — О директиве в связи с Всероссийским съездом врачей (Уншлихт).
А) Общие меры, вызванные съездом врачей, отложить до конца эсеровского процесса.
Б) Вопрос об аресте некоторого числа врачей, который необходимо произвести немедленно, передать в комиссию т. Уншлихта, Курского и Каменева (см. п. 8-д).
В) Предложить ГПУ внимательнейшим образом следить за поведением врачей и других интеллигентских группировок во время процесса эсеров и не допускать никаких демонстраций, речей и т.п.
Приложение к п<ункту> 8-б пр<отокола> ПБ № 10 от 8.VI.22 г.
Предложения тов. Уншлихта, сданные в комиссию.
3. Установить, что ни один съезд или Всероссийское совещание спецов (врачей, агрономов, инженеров, адвокатов, и проч.) не может созываться без соответствующего на то разрешения НКВД. Местные съезды или совещания спецов разрешаются губисполкомами с предварительным запросом заключения местных органов ГПУ (Губотделов).
4. Поручить ГПУ через аппарат Наркомвнудела произвести с 10.VI перерегистрацию всех обществ и союзов (научных, религиозных, академических и проч.) и не допускать открытия новых обществ и союзов без соответствующей регистрации ГПУ. Незарегистрированные общества и союзы объявить нелегальными и подлежащими немедленной ликвидации.
5. Предложить ВЦСПС не допускать образования и функционирования союзов спецов помимо общепрофессиональных объединений, а существующие секции спецов при профсоюзах взять на особый учет и под особое наблюдение. Уставы для секций спецов должны быть пересмотрены при участии ГПУ. Разрешения на образование секций спецов при профобъединениях могут быть даны ВЦСПС только по соглашению с ГПУ…
Все объединения научных работников утверждаются Главпрофобром и регистрируются в НКВД.
Студенческие общества утверждаются правлением ВУЗа и регистрируются в НКВД и его местных органах в общем порядке, согласно постановлению ВЦИК от 12 июня 1922 года.
До начала учебного года все студенты (кроме членов РКП, РКСМ) обязаны представить отзыв ГПУ по месту нахождения данного ВУЗа о лояльном отношении к советской власти. Командированные профсоюзом — отзыв секретариата профсоюза, рабфаковцы — отзыв Президиума рабочего факультета.
На будущее соответствующую инструкцию должен выработать Наркомпрос вместе с ГПУ”.
Основные “осиные гнезда” инакомыслящих чекисты обнаружили в Московском и Петроградском университетах, сельскохозяйственной академии и агрономическом институте, Московском высшем техническом училище и Петроградском политехническом институте, коммерческом и археологическом институтах, Русском техническом и Вольном экономических обществах. Чистке по принципу умственной полноценности подлежали правоведы и философы, историки и литераторы, агрономы и экономисты, инженеры и врачи.
Особое негодование у наследников охранного отделения вызывали нераскаявшиеся члены упраздненных партий. Над кадетыми — центром притяжения “гнилой интеллигенции” — они чинили расправы непрестанно с 1918 года. С меньшевиками покончили практически в феврале 1922 года: основную часть загнали в отдаленные губернии страны под надзор тайной полиции (с целью использования в качестве человеческого фактора на будущих политических процессах), а лидеров, хорошо известных за рубежом, выкинули в Германию, выдав пособие в размере 13 долларов на всю оставшуюся жизнь и напутствие — ни в чем себе не отказывать.
Историк, публицист, редактор журнала “Голос минувшего”, основатель кооперативного издательства “Задруга” Мельгунов еще в 1920 году был приговорен к расстрелу, замененному десятилетним заключением. По ходатайству Академии наук, знаменитой Веры Фигнер и теоретика анархизма князя П.А.Кропоткина его выпустили из тюрьмы в феврале 1921 года, чуть ли не в день похорон князя. Вновь арестованный летом 1922 года, Мельгунов избежал дальнейших преследований лишь благодаря прошению Веры Фигнер о его высылке. Вместе с ним навсегда уезжали наиболее квалифицированные сотрудники издательства “Задруга”.
Подручным вождя не довелось даже ломать себе голову над составлением списка “правосоветской интеллигенции”. Достаточно было выбрать наиболее ярких авторов и редакторов запрещенных изданий. Ленинский перечень лиц, в которых советское государство больше не нуждалось, сразу приобретал, таким образом, окончательный вид. В этот феноменальный свиток вошли и бессменный редактор ненавистной большевикам и давно –закрытой газеты “Русские ведомости” В.А.Розенберг; и два журналиста — Н.М.Волковысский и Б.Ихаритон, выпускавшие в Петрограде малоизвестный (и, как положено, без задержки добитый) журнал “Летопись Дома литераторов” (этот “орган контрреволюционной обывательщины”, по отзыву Н.К.Чуковского, с мая по август 1922 года выходил под названием “Литературные записки”); и, главное, целая команда философов, искателей “интеллигентской правды”, по выражению Бердяева, — А.Л.Байков, Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков, Б.П.Вышнславцев, А.С.Изгоев, И.А.Ильин, Л.П.Карсавин, И.И.Лапшин, Н.О.Лосский, Ф.А.Степун, С.Л.Франк…
18 августа в нетерпеливые руки вождя опустилась служебная записка Уншлихта:
“Согласно Вашего распоряжения посылаю. Списки интеллигенции по Москве, Питеру и Украине, утвержденные Политбюро. Операция производилась в Москве и Питере с 16-го на 17-ое, по Украине с 17-го на 18-ое.
Московской публике сегодня объявлено постановление о высылке заграницу и предупреждение, что самостоятельный въезд в РСФСР карается расстрелом. Завтра выяснится вопрос с визами. Ежедневно буду Вам посылать сводку о ходе высылки.
С комприветом. Уншлихт.
Все с нетерпением ждем полного восстановления Ваших сил и здоровья. 18.8.22 г.”
В администрацию учреждений, где работали арестованные, 22 августа ГПУ разослало однотипные уведомления:
“Настоящим ГПУ сообщает, что профессор 1-го Государственного университета Стратонов Всеволод Викторович 17 августа с.г. арестован за антисоветскую деятельность. На основании декрета Совета Народных комиссаров от 30 июля 1919 года “Об ограничении прав на вознаграждение лиц, привлеченных к следствию или суду”, распубликованного в № 168 “Известий ВЦИК” от 1 августа 1919 года, гражданин Стратонов В.В. подлежит немедленному увольнению со службы (ст. 1-я) и лишению со дня ареста получаемого им до сих пор содержания (ст. 2-я).
Зам. Пред. ГПУ — Уншлихт. Нач. СОГПУ — Самсонов”.
Всем арестованным предложили выехать за границу и всех, давших в этом подписку, вскоре выпустили из-под стражи для сборов в дорогу и “ликвидации своих дел”. Не пожелавшим навсегда покинуть родную страну за собственный счет посулили изринуть в ближайшие сроки за счет ГПУ и под конвоем. Обещанию этому приходилось верить, поскольку исходило оно непосредственно от начальника Главного управления профессионального образования (Главпрофобр) Яковлевой — совсем недавно еще важной персоны в системе ВЧК — ОГПУ.
Солнечным утром 31 августа “Правда” преподнесла населению невнятную и, как всегда, безымянную передовую под заголовком “Первое предостережение”. Особого внимания заслуживал в ней следующий абзац: “Кадетствующие и эсерствующие круги интеллигенции, вообразив, что нэп дает им новую опору для контрреволюционной работы, усиленно повели таковую, поддерживая тесную связь с заграничными белогвардейцами. Советская власть обнаружившая слишком много терпения, дала, наконец, первое предостережение: наиболее активные контрреволюционные элементы из профессоров, врачей, агрономов и пр. высылаются частью за границу, частью в северные губернии. Для рабочих и крестьян все это служит напоминанием о том, что им скорее нужно иметь свою рабоче-крестьянскую интеллигенцию”.
3 марта 1922 года Ленин втолковывал приближенным: “Величайшая ошибка думать, что нэп положил конец террору. Мы еще вернемся к террору и к террору экономическому”. Через несколько месяцев неутомимый толмач ленинских идей Зиновьев разъяснял на Всероссийской конференции РКПб): “Мы не думаем отказываться от репрессий. Но они должны занять не то место теперь, какое занимали в эпоху военного коммунизма. Мы умели прибегать к решительным мерам в разгар гражданской войны. Теперь мы можем прибегать и к более сложным, не таким механическим мерам”.
4 сентября вождь вызвал к себе Дзержинского для обсуждения развернутой программы превращения эпизодических погромов интеллигенции в перманентные. Творчески развивая ленинскую науку ненависти, вождь ГПУ в тот же вечер приступил к изложению соответствующих указаний своему заместителю Уншлихту:
“Директивы В<ладимира> И<льича>. С<овершенно> секретно. 4/IX.
Продолжать неуклонную высылку активной антисоветской интеллигенции (и меньшевиков в первую очередь) за границу.
Тщательно составлять списки, проверяя их и обязуя наших литераторов давать отзывы. Распределить между ними всю литературу. Составлять списки враждебных нам кооператоров. Подвергнуть проверке всех участников сборников “Мысль” и “Задруга”.
Ф.Дзержинский.
Т. Уншлихт! У нас в этой области большое рвачество и кустарничество. У нас нет с отъездом Агранова лица достаточно компетентного, лица, который этим делом занимался бы сейчас. Зарайский слишком мал для руководителя. Это подручный. Мне кажется, что дело не двинется, если не возьмет этого на себя сам т. Менжинский. Переговорите с ним, дав ему эту мою записку.
Необходимо выработать план, постоянно коррегируя его и дополняя. Надо всю интеллигенцию разбить по группам. Примерно: 1) беллетристы, 2) публицисты и политики, 3) экономисты (здесь необходимы подгруппы: а) финансисты, б) топливники, в) транспортники, г) торговля, д) кооперация и т.д)., 4) техники (здесь тоже подгруппы: 1) инженеры, 2) агрономы, 3) врачи, 4) генштабисты и т.д., 5) профессора и преподаватели и т.д. и т.д.
Сведения должны собираться всеми нашими отделами и стекаться в отдел по интеллигенции. На каждого интеллигента должно быть дело. Каждая группа и подгруппа должна быть освещаемы всесторонне компетентными товарищами, между которыми эти группы должны распределяться нашим отделом. Сведения должны проверяться с разных сторон так, чтобы наше заключение было безошибочно и бесповоротно, чего до сих пор не было из-за спешности и односторонности освещения. Надо в плане далее наметить очередность заданий и освещения групп. Надо помнить, что задачей нашего отдела должна быть не только высылка, а содействие выпрямлению линии по отношению к спецам, т.е. внесение в их ряды разложения и выдвижение тех, кто готов без оговорок поддерживать Советскую сласть. <…>
Необходимо также вести наблюдение за всей ведомственной литературой НКЗема, ВСНХ, НКФ, НКПС и других. Например, авторы сборника НКФ<инансов> № 2 “Очер<едные> вопр<осы> фин<ансовой> политики” — явно белогвардейцы, как А.А.Соколов. О принятом решении и выраб<отанном> плане сообщите мне.
5/IX Ф.Дзержинский”.
Чекисты спешили отрапортовать вождю об исполнении его директивы, но процедура изгнания незаметно затягивалась. Сначала канцелярия ГПУ не справилась в намеченные сроки с изготовлением заграничных паспортов. Потом заартачились немцы, дипломатично объяснив некоторые различия между своим государством и российской провинцией — традиционным местом ссылки неугодных властям. Выяснив, однако, от кого именно пожелали избавиться большевики, германское правительство согласилось выдать визу каждому, кто подаст соответствующее заявление, без каких-либо проволочек.
Такие оттяжки крайне беспокоили вождя. Вконец раздосадованный, он еще раз просмотрел списки “активной антисоветской интеллигенции” и 17 сентября затребовал от Уншлихта пометки: “Кто выслан, кто сидит, кто (и почему) избавлен от высылки”. Через день пришел утешительный рапорт еще одного участника погрома. Начальник секретно-оперативного управления ГПУ Г.Г.Ягода кратко, по-военному, отразил предначертанную чекистами судьбу каждого персонажа в личном ленинском списке и добавил, что первая партия интеллигентов уезжает из столицы 29 сентября, несколько человек находится под стражей, а большинство, кроме пока еще незаменимых и поэтому как бы прощенных, собирается в путь.
Верный Ягода отличился: услал-таки первый отряд изгнанников (вместе с Питиримом Сорокиным) поездом в Латвию, да еще с опережением графика, 23 сентября. Вторая, более многочисленная группировка интеллигентов отправилась в Петроград 29 сентября, чтобы уже на следующий день отплыть на германском пароходе в неведомое; на Николаевском вокзале их провожала кучка студентов и всего один старый профессор — М.А.Мензбир…
Кончилось как будто навсегда, время строить, беречь, творить — настало время разрушать, терять, ненавидеть. Ушли в предания дни, когда люди изгоняли бесов, — теперь бесы изгоняли людей.
К этой истерической потребности оказаться в центре внимания всей планеты примешивалась изрядная доля совместного страха в связи с учиненными преступлениями. Большевикам постоянно мерещилась расплата за содеянное; страх перед ней вынуждал их холить и лелеять тайную полицию. К пятой годовщине ее образования секретарь ЦК РКП(б) Молотов и заведующий отделом агитации и пропаганды ЦК РКП(б) Бубнов изготовили и 8 декабря 1922 года разослали по стране циркуляр, вменяющий в обязанность всем большевикам обсудить “меры моральной и материальной поддержки органов ГПУ со стороны партии и широких масс”.
Дзержинский тоже внес свой, самобытный, вклад в репрессивную практику — тотальную подозрительность и холодную лютость массового террора.
В марте 1923 года он составил секретную программу “завоевания” всех административных структур в целях безошибочной охраны “ нашей системы государственного капитализма, то есть самого советского государства”: “В систему мер воздействия и покорения всего чиновничества необходимо ввести беспощадное уничтожение преступлений и бесхозяйственности по намеченной системе и плану (определенные кампании с широким оповещением и предупреждением) путем изъятия и наказания (вплоть до террора). Эти изъятия необходимы и для воздействия на трудолюбие и производительность труда остающихся и для сокращения массы чиновничества — голое сокращение в одном месте дает увеличение в другом. Изъятым чиновничеством следует колонизировать Север и безлюдные и безинтеллигентные местности (Печора, Архангельск, Туруханка)”.
Даже возглавив через год ВСНХ и сосредоточив внимание на экономических проблемах, он остался человеком карательной идеи (при довольно бережном отношении к новым сотрудникам). Его воззрения, высказанные Менжинскому в начале февраля 1026 года, отличались прежней категоричностью и максимализмом: “Наше государство не может быть в опасности без прав ОГПУ, за которые мы как ведомство держимся”. Теория и практика наркомата юстиции не имели, по его мнению, ничего общего с диктатурой пролетариата, а представляли собой “либеральную жвачку буржуазного лицемерия”; для пользы государства “во главе прокуратуры должны быть борцы за победу революции, а не люди статей и параграфов…”
Планомерно уничтожая культуру в собственной стране, Ленин заслужил фактически славу Герострата. Но рожденная его больным сознанием идея непрерывного погрома инакомыслящих законсервировалась на десятилетия. Уголовные дела на мыслителей и созидателей в дальнейшем множились и почковались непрестанно, возникали из ничего и фабриковались в нечто, вызревали из коллективных представлений маргиналов и материализовывались сами собой из первобытных страхов. Наследники Герострата тоже знали, какая дорога ведет к храму…